Эпизод из четвертой части « Нити нераспутанных последствий» романа « Не потеряй свою реальность».

30 ноября. 2018 год. Во дворце Черной Подруги. Утро. « Родные души, не всегда говорят о том, что схожи друг с другом до последней одинаковой идеи. Они родные, разумеется, по физической оболочке, по рукам, изгибах на теле, но внутри совершенно холодные. И тут возникает борьба между сердцем и душой. Сердце, как главный центр жизни, очень часто выбрасывает из себя свои эмоции, и пожелания. Насколько они реальны, оценивает сознание, а душе приходится либо соглашаться с этим, либо защищать свое мнение, оправдываться множество часов. А часы эти чаще всего абсолютно бессмысленны, пытаются лишь вступиться за светящийся шарик, который возвышают над несчастным телом. Какая глупость царит внутри человека, какое непонимание режет окруживших людей, и те, отстраняясь от человека, никак не могут понять, в чем конкретно причина странного настроения. А причина, вот она, прямо перед вами, строит из угрюмого взгляда смешную гримасу. Верно, что смешно, но все же хочется плакать, особенно сердцу. Закрывшие его красные нити, привязавшие к определенному месту, мешают сделать полноценный вдох, тогда душа уже не может не согласиться с его требованием. В чем бы не была его суть, желание следует выполнить, или, отказавшись служить физической оболочке, сердце решит, что светящемуся шарику нечего быть здесь, в укромном местечке. Все легко, держится на хрупком каркасе, одна неловкая мысль, не понравившаяся сердцу, и этот капризный механизм остановится, прекратит работу. И душе придется умолять его, умолять его крикнуть, крикнуть так громко, чтобы тело услышало своего хозяина, пробудилось вновь. Именно поэтому не стоит отказывать сердцу в самых легких просьбах, прерывать его тягу к иной душе, даже пусть к той, с которой не особо благоприятно ладит характер. Но характер всегда остаётся на низшей ступени, вспыхивает иногда, но душа отчетливо дает понять о том, что следует прекратить бушующие безумство, пойти на уступки.»- ранним утром нового дня, сердце Привязанности отчетливо послало сигнал душе, чтобы та, разбудила спящее тело. И, пожалуй, как только проснулась семнадцатилетняя дочь Черной Подруги, в одно мгновенье вспомнила о матери, о той, о которой тосковал работающий без перерыва, механизм. За все то время, когда она стала служить Судьбе, Привязанность старалась отбрасывать мысли о матери, о ее вечных наставлениях, о злом взгляде, в котором виднелось одно, выполнение предназначения. Это очень обижало Созерцательницу одного чувства, хотевшую так мало, всего лишь поговорить с Черной Подругой, как с матерью, как  с кровной родной душой. В ее памяти часто всплывали эпизоды, повествующие о семилетнем ее возрасте. Да, когда-то на вид ей было семь лет, скромных лет, когда работала она не больше пяти часов, а остальное время проводила, сидя на аметистовом креслице матери. У того была низкая спинка, и высокие ножки, поэтому, если садилась маленькая Привязанность на него, то встать сама она не могла. И в подобные моменты она с неким восторгом ждала, пока мать, освободившись от разных дел, начнет расчесывать ей светлые волосы любимым гребнем из слоновой кости. Этот гребень был подарен служащей Распорядительнице жизней Надеждой очаровательной девочке с громким именем Созерцательницы одного чувства. Но вернемся к тому моменту, когда Черная Подруга, одев на плечи шлейф из соболиного меха, входила комнату дворца. Входила в высоких, изумрудного цвета, сапогах, величественно глядела в окна, за которыми за ней наблюдали придворные чувства. Тогда она закрывала тяжелые, красные шторы одним повелением правой кисти рук, как меняясь в лице, бросалась в объятья к озорной дочери. Это были счастливые минуты, которые не видел никто, Черная Подруга превращалась в обычного человека, которым правило сердце. И материнская любовь ставила все задумки на второе место. Долго смеялась маленькая Привязанность, пока мать, расчесывая ей волосы, рассказывала самые разнообразные вещи о том, как на Земле, например, люди отмечают день, в который родился Брат Судьбы. Черная Подруга хоть и не видела его никогда, но всегда относилась с каким-то почетом, уважением к Сыну Творца.  Да, и с Судьбой она начала общаться сравнительно недавно, узнавала множество традиций, приглядывала за людьми, удивительными существами. Тут стоит остановиться и сказать, что как-то насмотревшись на русскую женщину, имевшую дочь, она сама захотела себе подобную, тайную жизнь, выбрала себе через год Привязанность… Все это видела в своем отражение Созерцательница двух чувств, когда подходила к зеркалу. Всячески ей казалось, что вновь превратившись в девочку, мать возьмет в свои необыкновенные руки ее длинные волосы, и те заблестят небесным светом. Ведь так было совсем недавно, десять лет назад, но кажется, от них не осталось ничего, кроме того самого креслица из прекрасного камня аметиста. Правда сказать, позже Черная Подруга, узнав, что этот камень довольно подходит по вкусу Судьбе, перестала сажать дочь на это кресло. А сама девочка сумела догадаться, что дело не в кресле, дело в ней, в ее предназначение. Мать стала чаще посылать ее на Землю, учила глядеть на людей, а в голову ее светлую, закладывала самые различные названия от буквы «а», до холодной буквы «м». Помнила Привязанность и то, как лунными ночами, засыпая в полном одиночестве, долго плакала потому, что не хотелось ей с отправляется к людям, смотреть на бессильные их глаза. И знала она, что пройдет секунда, двери, откроются и войдет больше не мать ее, а серьезная Черная Подруга, скинет одеяло с кровати, схватит ее за руку, и отправит к несчастному очередному герою. Детство для нее закончилось моментально, уже в восьмилетнем возрасте Созерцательница одного чувства сама расчесывала себе запутавшиеся волосы гребнем из слоновой кости, только пряди уже не горели, как и глаза, ее глаза…

Она выбрала этот день потому, что устала чего-то ждать. Привязанность, раздвинув яркие синие шторы, выпрямив спину, присела на то креслице, ощутила как ноги ее, наконец, достали до третьей сверху ступени. Она сидела высоко, пустым взглядом глядела на открытые рамы, за которыми было цветущие лето, и идеальный покой. Равонский сад, в котором она бегала за тряпочным змеем, совсем не изменился с тех пор, как она, в последний раз бегая по мягкой траве, звала мать. Снова окунувшись в воспоминания, она увидела, как из окна на нее смотрит Черная Подруга, ласково зовет наверх, обедать, и она, пробегая по этому залу, закрывает шторы сама, маленькими ручонками. И тут вдруг вспомнила о том, как после мать, увидав подобное, завязывала ей руки, и, показывая на все взглядом, заставляла дочь учиться новому, нечеловеческому. И в чем она обвиняла ее? Наверно в том, что та много времени проводила у людей, училась их жизни, и те действительно превращались ей в более близких, чем мать, все ее служащие. Выдохнув, приподняв слегка голубенькое, резное платье с открытой шеей, она босиком прошлась по мраморному  полу, приблизилась к тем самым шторам. Не смело подняв ладонь на уровни груди, коснулась ткани. И вдруг задалась вопросом, в котором говорилось о том, что она так и не поняла, почему мать так мгновенно поменяла свое отношение к ней, отстранила от себя в долю шестой секунды. Но одно предположение все-таки было, она думала о том, не исключено ли, что какой-нибудь любопытный служащий увидел всю доброту Черной Подруги, и дал об этом понять самой госпоже. Да, скорее всего, это самый верный вариант всех ее догадок. Ведь Черная Подруга никогда не станет из-за кого-то портить свою репутацию, даже из-за собственного дитя.

Осмелившись поднять голову, Привязанность взглянула в сад. Она не увидела не единого дерева, лишь ровный зеленоватый газон. Солнце палило по-прежнему, забивалось на ее румяные щеки, и тогда она отошла от окна. Сердце застучало сильнее, она ощутила, услышала, как раздается звон строгих сапог, как высокий каблук шагает по идеальному мрамору, оставляет царапины, а те тут же исчезают. Повернувшись, убрав руки за спину, она коснулась ими белоснежного подоконника, прикусила губы, улыбнулась. Но шаги стихли за закрытыми, изумрудными дверьми внезапно, люстра из тридцати бронзовых флаконов потухла. Созерцательница одного чувства, выдохнув, заговорила так, будто знала, что мать и вправду стоит в двенадцати шагах от нее:

- Пришла сюда, чтобы не бросится во власть, и ощутить всю сласть пороков вековых, неугомонных. А чтобы знать, и видеть мать, родных неслышных звуков, приятелей встречать. Не утруждать сомненьями сего уж дня, и не искать во всем полеты. И вновь вопрос из сердца. Зачем я здесь? Зачем вы тут? Ответ мой прост, но не спокоен. А поднебесье улыбаясь, меня хватает во всю тяжесть суровости немой, и хороводом завиваясь, все слезы горести вливает в вниманье матери чужой.

Стоило ей договорить, как чуть пройдя вперед, она направилась прямо к закрытым дверям. Коснувшись самостоятельно темных, зеленых ручек, те будто оттолкнули ее сурово, открылись сами. И тут же появилось знакомое, нет, не родное, но лицо, которое когда-то приходилось видеть каждый день. В этом лице было собрано все величие, громкость слов, фраз, которые успели родиться только в голове. А эти губы, губы, накрашенные алой, приторной помадой, придавали бледности живость, неопределённую живость. Глаза, о них страшно говорить, они были полны ясности, и все знания, которые не помещались внутри, светились темнотой, холодной, но изысканной темнотой. Они были бледно-голубыми, как замерший океан, по льду которого никак не проедет ледокол, ледокол, которого так ждут, пропуская неистовый ветер. Воздух, казалось, что если она приоткроет рот, то тут все наполнится каким-то забвением, нетеплым, искусственным, и руки захочется спрятать в карманы ее обыкновенного, резного платья. Оно не было пышным, облегало колени, касалось концов высоких синих сапог. На груди красовалось две бардовых фиалки, закрывали и шею. Руки, руки ее были открыты, обычно она прикрывала их разными пиджаками, но сейчас предпочла показать открытость, может быть открытость сердца. Потому, заговорила, не сделав и шага мирно, в лице не менялась:

- Когда успела стать чужой, и, опрокинув шар Земной, тебя забыла во вчерашнем лете, а может в бархатной карете? И я смотрю, сиденья пусты, нет девочки мой родной, такой уж заводной. Нет, той, которую видала короткий месяцок назад, его я, вывернув игриво, запутала до всех узлов, а те, как светленькие гривы могучих лошадей, умчались во все диво. И как тебе оно, душа забытых ветровых обид? И как тебе сейчас живется у дочери великого Творца? Ты мне скажи, и не грусти, всю правду вымолви, пролей хоть пару слез для модного приличья. А алое затменье всех секунд, в себе не утопи, наружу вынуди его прийти, и мне скажи о том, где лучше будет, где чуждо светленькой свободе жить, где одевают только туфли, и нет сапог, нет ноши трудовой. Ах, дочь, моя, Привязанность, во что на этот раз ты стала быть влюблённой? Скажи мне смело, словно мелом, на маленькой дощечке напиши, как млеешь, слыша голос белый. Ты не молчи, уж не молчи…

Договорив, Черная подруга прошла мимо ее становившихся глаз. Она замерла у того самого креслица, поставила одну ногу на первую ступень, улыбнулась с насмешкой.

- Решила вспомнить детство мира, свое простое, детство у двора?! Ну что ж, не буду противя, сейчас тебе-то вновь, как раньше, все косы заплести, и волосы в порядок привести. Неси-ка гребешок, мое волненье. Давай, не у что ли, повзрослела, из головы ты выкинула игры, и выкрикнула новые слова, а те, как все года, построились у ног свободных, примерили обличье. Босые ноги показала? Как Сын Творца, когда-то прошелся ими по воде, а после стали люди верить в чудо, как в блюдо высших всех светов, как ты сейчас в характер прежний веришь мой. Конечно, ждешь ты ласки, что может, обниму, к себе прижму. Но ты прости, у нас  ведь разговор, сошел на памяти устои, как прямо мирные просторы, у ног моих находят край, и спотыкаясь обо власть, рисуют бури. Я вижу после строй людей, как новые, немыслимые бури, над морем торжествуют бодро, без яркости порывистых неглупых маяков. И вспомни ты, как я была твоим несущим ласку маяком, приятным другом нечужим.

- На что нам вспоминать полеты, и паденья, на что нам вспоминать всю вашу жизнь, измены миру? Ах, да, не смейте возражать, себя слепыми мыслями утруждать, когда прекрасно знаю я, что в тех потёмках светлой ночи, вы испугались не себя, а потерять такое дорогое место, всю мощь перед людской молвой. Наверно Страх, и Гордость, обгоняя, вы наступили им на шлейф, и те в порядке сиротевшем, давно сказали всем о доброте, о той приятной доброте. Я помню, помню этот день, он как один неровный год, в мою забравшись память, построив хилый дом, все стены ломом разогнал, как тучи ваших ярких глаз. В глаза, смотря я ваши, видала больше не веселы сказы, и розовы металлы, когда их цвет в реальности темнее был,- приговаривая это, не смотря в глаза матери, Созерцательница двух чувств, поднявшись до третьей ступени, присела легко на креслице, руки положила на колени, плечи опустила,- Взгляните на меня скорее, не торопите речь, словами не бросайтесь. А посмотрите, наконец, на тех, заступницей кого я стала, свое предназначенье слегка так поменяла. Велите принести картины, и показать работу дочери своей, такой не легкой, не святой. Я вижусь с Тишиною часто, но та меня охотно не приняв, сама глазами рассказав, впустила в память мою будни, когда с субботнего утра, вы вышли на балкон упрямо, и с безразличием взглянули на меня. Вы крикнули: « Его ты потеряла!». А я давно уж это знала! И что вам дал тот самый человек? Тогда мне ясность вывела глаза, и душу поцарапав острыми когтями, открыла веки слипшихся надежд на то, что во второй-то раз я все успею, и удержусь на грани мировой. Но, кажется, настал тот год,  в столетье новом, роковом, я вновь вернулась к вам, чтоб показать в кого я смела превратится без ваших наставлений показных.

- Вы впрямь картины покажите, и с лёгкостью вот всей внесите в мой зал воспоминаний годовых, и вовсе не слепых!- громко произнесла Черная Подруга, выпрямив спину, она в очередной раз презрительно взглянула на обнажённые ноги дочери.

Не успела Черная Подруга и опомнится, как в дверях появилась девушка лет двадцати пяти, в пастельном, розовом платье, что весело на одном плече. Другое же плечо было прикрыто меховой накидкой, что цеплялась за овальный, неуклюжий воротник. На ногах ее, Привязанность тут же заметила грубые, на высокой платформе сапоги, что еле держались, неудобно болтались в них худенькие ножки. Однако девушке это не мешало, она шла, в руках несла полотно, прикрытое золотой тканью, которая, не спадая, весела ровно. Как только остановилась напротив Черной Подруги, поклонилась так, что коралловые волосы откинула назад свободной рукой. Созерцательница двух чувств, узнала в ней, хвастливую, порой обманывающую всех, Жалость. Девушка, поднявшись по ступеням, положила закрытое плотно на колени Привязанности, поспешила назад.

Черная Подруга махнула головой, Привязанность сбросила золотистую ткань в сторону. На полотне свежими красками была изображена Аринка, наша Аринка, сидевшая на кровати. Созерцательница двух чувств, поднявшись, подошла ближе к матери. Та смотрела внимательно где-то минуту, увидела Лешку, в теле котором была хорошо известная ей душа. То, что она увидела, буквально произошло пару часов назад, ноябрьской ночью. Подняв ладонь, она провела кончиками пальцев по еще одной изображенной рядом фигуре.

- Ах, кого я вижу рядом с ними, с такими милыми друзьями, что прям не оставляй их не на миг? Не у что ли душа воображенья, слуга своих чарующих всех мыслей, неблагородных, и высоких фраз, таких, каких не видел ведомый мой страж?- задала вопрос Черная Подруга, улыбнувшись уголками губ.

- Верны, точны, как день легенды, что совершится в завтрашней полудне, и не на дне льняного океана, а прямо тут, в хорошем городке, в приятном, страшном уголке.- ответив, Привязанность, бросила небрежно плотно. Остановила взгляд на матери, как продолжила,- Ну а сейчас, вернитесь, пожалуйся, вернитесь вы, забудем обо всем, о море, дне сурово-смелом. Я просто так хочу, стоять, не двигаясь минуты, и собирать улыбчивые все заботы наставшего сегодняшнего дня. О, Черная Подруга, чужой не стали мне! Сказала, чтобы знали, чтоб поняли, что я без вас в печали, в печали мнимости сухой. И пусть прольётся дождь, он вашу твердость унесет, мою всю ласку принесет. Ну, вспомните, как было хорошо, давайте мы закроем шторы, и проясним всю ясность до конца…- она говорила не четко, сбивалась, но глаз с матери не сводила. А когда сказала, то вдруг без всякого разрешенья, коснулась ее опущенной руки, взяла в свою, и посмотрела уверенно, итак уверенно, что в ее взгляде Черная Подруга увидела себя.

Солнце продолжало царапать подоконник, лезло на стены. Горящая звезда, словно с надеждой наблюдала за тем, как на час, может минуту, тает Черная Подруга, но молчит. Они стояли друг напротив друга, чего-то ждали, наверно прибывших эмоций. Пока в одно мгновенье Черная Подруга, не прислонила к себе родное тело. Она не делала так больше десяти лет, а тут вдруг, обняла Привязанность, и та, та внутри превратилась в семилетнего ребенка, ту озорную девочку. Казалось, что это обыкновенный сон, и суровая Черная Подруга направит ее куда-нибудь к очередному несчастному человеку, но нет, они так и стояли, пока не прикусив губы, Черная Подруга ответила уже не своим голосом, а каким-то иным, забывшимся:

- Забыли об объятьях, как о прекрасных братьях, забыла мать одна, оставила в лесу, и привела коня. Была подобна сказка, ее всегда читала я, после ты спала, во сне видала огоньки, и лица белых дней, к тебе когда-то приходил и Сын Творца, на именины в первые три дня. Я не вернулась, я все та, кого во сне ты продолжаешь звать и проклинать за то предназначенья.

- Не правы, - отстранившись от объятий, но, не отпуская рук, Привязанность говорила, - Не правы вы совсем, без дара моего, предназначения не зная, я б никогда не увидала их, не поняла я состраданья, любовь я б в сердце не пустила, ворота бы не отворила. И вот сейчас, я, с вами говоря, все время, вспоминаюлица людей одних из той легенды. Им тяжело, конечно жаль, но я люблю, я очень их люблю, как вас когда-то обожала. О, мама, мама вы моя...

То утро на долгие года запомнится семнадцатилетней Привязанности. В то утро, она вновь поняла, что у нее есть мать, настоящая, как у всех живущих людей. Да, Черная Подруга перестала быть ее хозяйкой, и сама прекрасно это поняла. Своей душе она поставила условие, что дочь отныне будет только дочерью, а имя ее пусть верой служит Судьбе, и пусть судит ее сам Творец.

После были легкие разговоры,  Созерцательница двух чувств поведала матери о том, как Лешка, ее герой похож на того, кого отобрала у нее тогда, сорок лет назад Черная Подруга. Но та посмеялась, так громко смеялась, а потом шепнула ей на ухо, что вовсе и не терялась та душа, она по сей день, в настоящий час рядом, среди людей…

« Родные души, по крови родные души рано или поздно, примут это, поймут, что нет ничего главнее, чем просто любить, понимать. И не смотря на свое предназначение, не смотря на роль, о которой судят в обществе разнообразные чувства, прежде всего надо помнить, что есть светящийся шарик, который нельзя отодвигать, забывать. Потому что однажды в этом шарике, каждый увидит себя, хоть от части, но увидит.»

Ученица 8Б